Тюрьма

(Эссе о несвободе)

Я наблюдаю за тем, как меняется человек, волею судеб попавший в несвободу. Тюремный микромир, все краски, собранные одной камере, различные характеры, принужденные так или иначе уживаться друг с другом.

Иногда все возникающие проблемы (раз)решаются путем спокойным, объяснением и компромиссом, а иногда все выливается во вспышку немотивированной агрессии. Любое, самое пустячное событие в этой обстановке становится предметом всеобщего рассмотрения и обсуждения; если мнения по вопросу расходятся, тотчас у каждой стороны находятся приверженцы, активно и с примерами отстаивающие свою точку зрения.

И вот конфликт, кажется, стихает, все замолкают и успокаиваются. Конфликт уходит внутрь, как пожар на тлеющем торфянике. Но стоит через некоторое время хотя бы упомянуть о нем – и вот он, ожесточенный спор, гневные реплики, оскорбительные припоминания обеих сторон, пользующихся случаем обновить все старые обиды и полузабытые споры.

Так же карается и ложь, особенно среди своих. После длительного разъяснения и взаимных оскорблений конфликт постепенно стихает и камера возвращается в настороженное, внешне спокойное состояние.

В любом конфликте право решать вопрос предоставляется старшим по возрасту. Авторитет старших утверждается беспрекословно и обычно сомнений не вызывает. В крайне редких случаях особой враждебности и непримиримости стороны обращаются к помощи извне – тюремной администрации. Если беседа с представителем тюремной власти ни к чему не приводит, существуют иные карательные (“воспитательные”) меры – “отстойник”, карцер, вывод на “продол” (коридор), в зависимости от степени тяжести проступка. Обычно все эти меры приводят к устранению самой причины конфликта. Если она- в одном человеке. Если же нет – “хату” (камеру) могут “раскидать” (разбросать всех ее обитателей по другим камерам с целью перевоспитания). Могут также по рапорту дежурного лишить сигарет, задержать передачу, заставить писать объяснительную на имя начальника тюрьмы – методов много.

При всем при том, невзирая на тяжелое положение и жизненные условия, заключенные по большей части не теряют желания жить. Кого подпитывает чувство мести – желание отомстить за нанесенную обиду, выйти и расквитаться с обидчиками, кто с нетерпением ждет встречи с адвокатом, помилования, амнистии, ответа на ходатайство и других различных послаблений по ходу делопроизводства. Чувства всех совершенно различны – ярость, ревность, обида, жалость, страх – но несвобода накладывает свой узнаваемый отпечаток на каждый характер, оставляет след в каждой душе, заставляя ценить каждый день, проведенный на воле.

И точно так же, как и на воле, проявляются все человеческие чувства, инстинкты, эмоции – точно так же все они сконденсированы в камере, сплетаясь в причудливый клубок психологических, характерных и внутренних противоречий разных личностей, собравшихся под крышей камеры казенного дома.

Утром – проверка. Меня она внутренне несколько удивляет, и даже, пожалуй, смешит: при такой системе охраны, внешнего и внутреннего перекрестного наблюдения и надзора кто может просочиться сквозь толстые стены старой тюрьмы, вылететь ветром через двойные зарешеченные окна? Странно, по меньшей мере странно!

И начинает тянуться день, наполненный различными мелкими и пустячными делами, которым в силу обстоятельств придается совершенно особое значение. Прогулка превращается в некий ритуал, с переодеванием и смешками, с пением песен в узком бетонном каземате, где вместо крыши – синее небо с решеткой, где только одна маленькая узкая скамейка и бетонная пыль под ногами, которая влетает в горло и не дает дышать.

Еда присутствует двух видов – общая и диета. Вокруг диеты кипят страсти, добиться ее можно через фельдшера по записи к терапевту, и это не за один день и достаточно тяжело. Суп на обед обычно рассольник, он очень кислый, но густой – картошка, капуста. От голода можно наброситься на все, что угодно, это приятно, но потом жестоко расплачиваешься за это проявление слабости мучительными резями в желудке! На второе обычно макароны – никогда таких раньше не видела, огромные, толстые, с каким-то полусъедобным соусом. Их есть тоже тяжело.

В камере присутствуют две категории людей – те, что “греются” и те, что не “греются”. Греться – значит получать раз в 15 дней продуктовые и вещевые передачи со свободы. Те, кто, к несчастью, лишены подобной поддержки, конечно же не голодают – милосердие никогда не покидает арестантские души. Делят все на практически равные части, голодным не остается никто, и это в значительной мере укрепляет хрупкость человеческих взаимоотношений в этом тяжелом психологическом поединке с несвободой.

Несвобода служит зачастую скрытым катализатором всех назревающих конфликтов в камере. Здоровый человеческий инстинкт самосохранения превращается в ожесточенное желание выжить и выйти на свободу, причем каждый представляет себе все свои действия на воле достаточно последовательно.

У многих вследствие длительного пребывания в камере оказываются нерешенными семейные, квартирные или имущественные вопросы, и они также, эти вопросы, служат скрытым катализатором враждебных действий по отношению к окружающим их сокамерникам. В условиях продолжающейся невозможности решить эти вопросы так, как им бы того хотелось, враждебность и агрессия продолжают вызревать и расти, зачастую выплескиваясь в совершенно дикие проявления ненависти к окружающим, немотивированного гнева, который можно рассматривать скорее как гнев бессилия.

Ну, и, конечно же – разговоры, долгие, долгие разговоры о судах, ходатайствах, апелляциях, прошениях, рассказы о чужих уголовных делах, потрясающие своей простотой и жестокостью одновременно. Иногда кажется, что попадаешь в совершенно иной мир насилия и жестокости; иногда недоступны пониманию причины и мотивы, толкавшие людей на совершение подобных нечеловеческих актов, и тогда становится страшно от непонимания. Древние философы говорили, что непознанное всегда страшит. Наверное, так и есть – непознанное приводит в ужас, как привел меня в ужас рассказ о женщине, которая хладнокровно разрезала живот беременной, чтобы посмотреть, как лежит плод. Ей дали (или собираются дать) много лет лишения свободы, и она – вменяема. И тем страшнее этот исполненный нечеловеческого бездушия поступок.

…Поначалу человека, попавшего в несвободу, охватывает некое смутное оцепенение, напоминающее тихое помрачение ума. (“Не может быть, это не со мной!”) Это – период адаптации. Более адаптабельные личности через несколько дней приходят в себя, и осознав и приняв существующее положение вещей, привыкают к безрадостным реалиям нового для них существования. Некоторые замыкаются в своих внутренних переживаниях и мучительно обдумывают создавшееся положение, отвлекаясь лишь на отправление естественных потребностей организма. Некоторые, подверженные быстрым сменам настроения, легко переходят из бурного веселья в угрюмое оцепенение, продолжая скрывать напряженную работу мысли. Некоторые внешне спокойны и рассудительны, холодны и молчаливы; некоторые порываются выяснять свои отношения с окружающим миром, то есть с сокамерниками, и заканчивается это печально.

Бесконечно долго, долго тянется время в камере. Тянутся долгие, долгие тюремные разговоры, идут длительные, обстоятельные обсуждения разных тем – политика, религия, искусство, да все, что угодно, что способно дать хоть какую-нибудь пищу измученному долгими бесплодными размышлениями уму. Возникают какие-то неимоверные россказни о бандитах, вооруженных преступниках, краденых часах, наперсточниках, аферистах и наркоманах, удачливых и ловких, а ныне, к сожалению, осужденных или скрывающихся от суда и следствия. Мнения высказываются самые разные, больше всего вопросов о правдоподобности этих историй. Подробности сообщаются самые достоверные, слушатели здесь благодарные, не перебивают и вопросы задают по очереди, внимательно выслушивая ответы. И вот опять отлетает несвязная шелуха слов, воцаряется молчание, включается радио…

Обсуждается вопрос продажности мусоров – как, когда и сколько нужно давать в каждом конкретном случае, и что из этого выходило, и у кого как заканчивалось. В основном концовка, за редкими исключениями, оптимистическая.

Находящиеся в камере люди грамотны, достаточно здравомыслящи, наделены в должной мере и самообладанием, и ответственностью и чувством юмора, и пониманием создавшейся неблагоприятной ситуации. Поэтому все возникающие вопросы удается решать путем договоренности и компромисса.

Туалет и умывальник находятся прямо в камере. Отдельно течет горячая и холодная вода, смеситель не предусмотрен; рядом находится унитаз солдатского типа – чаша “Генуя” – два места, где ставят ноги, и дырка, из которой при включении крана начинает литься вода. На местном сленге это нехитрое устройство называется “дючка”. Дючка ограждена кафельной стенкой высотой чуть выше груди, на стенке сверху стоят стаканчики и кружки с мылом, щетками и зубными пастами.

Обитателей нашей камеры десять. Спать мы укладываемся на двухъярусных пружинных кроватях, пружинки по большей части выломаны, сверху матрасик толщиной пальца в три, простыня. одеяло в пододеяльнике и подушка в наволочке. На всем постельном белье жирная маркировка “СИЗО-13”. Таково теперь мое временное место жительства. Надеюсь, что оно действительно останется временным и скоротечным, оставив воспоминания только о хорошем – человеческой порядочности, душевной силе и взаимовыручке, чувстве локтя, которое так необходимо всем и каждому независимо от возраста и жизненного опыта.

И как бы там не сложилось, я всегда буду желать им добра и облегчения их нелегкой судьбы – милым женщинам, попавшим в жернова отечественной пенитенциарной системы

Сизо №13

Камера 2 7 9

Апрель, 29, 2003 год